В 1790 году сорок пять тысяч жителей Филадельфии жили в гигантском треугольнике, протянувшемся на две с половиной мили вдоль реки Делавэр, западная оконечность которого примерно на милю отходила от Хай-стрит (в 1790 году переименованной в Маркет-стрит), разделявшей город на две части. Помимо того, что именно здесь были написаны Декларация независимости и Конституция, Филадельфия была торговым и культурным центром Соединенных Штатов. Здесь располагался Банк Северной Америки, первый банк в стране, а также Американское философское общество и Библиотечная компания, созданные под руководством Бенджамина Франклина. Здесь также находился музей Чарльза Уилсона Пила, который стал первым популярным музеем естественных наук и искусства в стране. Квакерское наследие Филадельфии проявлялось повсюду, особенно в том, что город стал национальным центром гуманитарных реформ, включая первое в стране общество, выступавшее за отмену рабства.

Филадельфия настолько подходила на роль столицы страны, что некоторые считали, что временная резиденция правительства может продлиться гораздо дольше, чем десять лет. Джордж Мейсон полагал, что Конгрессу потребуется не менее полувека, чтобы выбраться из "филадельфийского водоворота". Другие считали, что сотрудничество между секциями, выраженное в Компромиссе 1790 года, не продлится долго. "Юг и север будут часто разделять Конгресс", - заметил один обозреватель. "Мысль неприятная, но это различие заложено природой и будет существовать так же долго, как и Союз".6

КОМПРОМИСС 1790 года - размещение национальной столицы в обмен на принятие федеральным правительством долгов штатов - показал, что большинство конгрессменов все еще готовы торговаться во имя союза. Тем не менее, некоторые южане, такие как Джеймс Монро, все еще серьезно относились к компромиссу, считая, что принятие на себя долгов штатов уменьшит "необходимость налогообложения штатов" и, таким образом, "несомненно, оставит национальное правительство более свободным в осуществлении своих полномочий и расширении круга вопросов, по которым оно будет действовать". Одним из таких предметов может быть рабство.7

Не успел компромисс быть выработанным, как возникли новые разногласия по поводу предложения Гамильтона в декабре 1790 года учредить Банк Соединенных Штатов. С появлением Банка оппозиция программе федералистов приобрела более яростный и идеологический характер. Не только положение о том, что Банк должен был находиться в Филадельфии в течение двадцати лет, казалось, угрожало обещанному переносу столицы на Потомак в 1800 году, но, что более важно, создание национального банка, казалось, предполагало, что Соединенные Штаты становятся не тем местом, которое хотели видеть многие американцы. Многие южане, в частности, не видели необходимости в банках. В их сельскохозяйственном мире банки, казалось, создавали нереальный вид денег, выгодный только северным спекулянтам. Даже такие северяне, как сенатор Уильям Маклей, считали банк "аристократическим двигателем", который легко может стать "машиной для злонамеренных целей плохих министров".88 Повсюду было ощущение, что Банк представляет собой новый и пугающий шаг к централизации национальной власти и англизации американского правительства.

В Палате представителей Мэдисон начал страстную атаку против предложения о создании банка. Он утверждал, что законопроект о банке - это ошибочное подражание монархической практике Англии по концентрации богатства и влияния в столичной столице, и, что еще важнее, это неконституционное утверждение федеральной власти. Конституция, утверждал он, прямо не наделяет федеральное правительство полномочиями учреждать банк. Но в феврале 1791 года законопроект о банке прошел, несмотря на возражения Мэдисона и других южан, и перед Вашингтоном встала проблема: подписать его или наложить вето.

Президент уважал мнение Мэдисона, но был глубоко озадачен вопросом конституционности. Поэтому он обратился за советом к своим коллегам-виргинцам, генеральному прокурору Эдмунду Рэндольфу и государственному секретарю Джефферсону. Рэндольф выдвинул бессвязный аргумент против конституционности банковского законопроекта, утверждая, что Десятая поправка к Конституции оставляет все полномочия, не делегированные Конгрессу, штатам или народу. Джефферсон в своем кратком ответе занял аналогичную позицию. Столкнувшись с таким советом, Вашингтон задумался о наложении вето на законопроект о банке и даже попросил Мэдисона подготовить послание о вето. Но сначала он хотел узнать мнение своего секретаря казначейства, который разработал банк.

Гамильтон, имея перед собой мнения Рэндольфа и Джефферсона, потратил неделю на подготовку того, что стало одним из его самых мастерских государственных документов. Он тщательно опроверг аргументы Рэндольфа и Джефферсона и привел убедительные доводы в пользу широкого толкования Конституции, которые звучали на протяжении последующих десятилетий американской истории. Он утверждал, что полномочия Конгресса на учреждение банка подразумеваются положением статьи I, , раздел 8 Конституции, которое дает Конгрессу право издавать все законы, "необходимые и надлежащие" для осуществления делегированных ему полномочий. Без таких подразумеваемых полномочий, писал Гамильтон, "Соединенные Штаты представляли бы собой необычное зрелище политического общества без суверенитета, или народа, управляемого без правительства". Возможно, таков был идеал Джефферсона, но не Вашингтона. 25 февраля 1791 года президент подписал закон о банке.9

Такой поворот событий встревожил Мэдисона и Джефферсона. Законодательное собрание Вирджинии уже приняло ряд резолюций, протестуя против принятия на себя федеральных долгов штата - протестов, которые предвосхитили последующие исторические резолюции штата 1798 года против законов об иностранцах и подстрекательстве к мятежу. Объявляя закон о принятии долгов на себя неконституционным, штат отметил "поразительное сходство" между финансовой системой Гамильтона и той, что была введена в Англии в начале восемнадцатого века. Эта английская система, заявляли виргинцы, не только "увековечила нацию в огромном долгу", но и сосредоточила "в руках исполнительной власти неограниченное влияние, которое, пронизывая все ветви правительства, подавляет всякую оппозицию и ежедневно угрожает уничтожением всего, что относится к английской свободе". Урок для американцев был очевиден: "Одни и те же причины приводят к одним и тем же последствиям". Создавая "крупный денежный интерес", закон о предположениях грозил повергнуть сельское хозяйство к ногам коммерции и изменить форму федерального правительства "фатальным для существования американской свободы образом".10

Гамильтон сразу же понял, к чему приведут эти виргинские резолюции. В частном порядке он предупредил, что они являются "первым симптомом духа, который должен быть либо убит, либо убьет конституцию Соединенных Штатов".11 Но его коллеги-федералисты были уверены, что процветание, которое принесло стране национальное правительство, победит любую оппозицию.

ОДНАКО ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ ПРОДОЛЖАЛО НАРАСТАТЬ. Действительно, позиция Вирджинии в конце 1790 года стала первым крупным шагом в развитии организованной оппозиции, призванной защитить сельскохозяйственные интересы Юга (включая рабство) от коммерческого господства Востока. К началу 1791 года Джефферсон был обеспокоен "ересями", которые распространялись в прессе, и начал призывать друзей поддержать сельскохозяйственные интересы и чистый "республиканизм" против "биржевых дельцов" в Конгрессе. Вскоре Мэдисон стал называть сторонников программы Гамильтона не только "спекулянтами", но и "тори" - термин, вызывавший в памяти противников революции и сторонников монархии.12 Комментарии Мэдисона и Джефферсона носили частный характер, но к началу 1791 года пресса кипела разговорами об опасности монархии и монократии - разговорами, которые нашли отклик